Остальные. Часть 1 - Р. Л.

Барабанщик сидит на стуле, как на табурете. Голова его брита так, как будто сзади хвост, но никакого хвоста нет. Легко отбивает ритмы. Гитарист смотрит на гриф и только на гриф. Басист ходит позади, двигает головой вперёд-назад, приседает. Человек в бледно-красной рубашке, с жёлтыми узкими очками на лбу, сидит за синтезатором с волосами торчком. Правая рука на клавишах, левая на кнопках фагота, надувает щёки. Они исполняют музыку как разговор.

Выбрасывает руку, прижимает к себе, снова выбрасывает, испуганно протягивая подснежники входящим в метро.

Продаёт «Еврейскую газету», заслонившись ею как щитом, раскрыв во весь формат. Поверх листа большие глаза.

Длинноволосый, сделал резинкой хвост. Становится на эскалатор, подносит ко рту рюкзак, наклоняет. Ткань стянута шнурком вокруг двухлитрового пластмассового горлышка. Рюкзак с белым на чёрном, с черепами.

В руке на палочке прозрачный с белыми напылёнными крупинками воздушный шар. Внутри него лежат горкой маленькие разноцветные шарики:

– Она улыбается в щёлочку. А так у неё красивые голубые глаза.

Индиец протягивает руку со связками бус: крупная бижутерия. За ним старушка с подснежниками в кулачке, а в другом – табличка: «Натуральная щетина».

3.8

– Я всё берет ношу, но тут ударили морозы, и я достала свою шапку, – говорит своей спутнице, шагая по краю пруда.

3.9

– Вам какой магазин нужен?

– Не нужен.

– Какой магазин?

– Продовольственный.

– Он дальше. Это сбербанк.

Показывает направление большим бумажным пакетом; другая рука на звонке. Старик неровно обходит ступеньки, палочка маленькая, он большой. Синие выцветшие тренировочные штаны висят свободно, как на ветру, но ветра нет.

Качается, никак не может открыть дверь. Пальцы ощупывают кнопки кодового замка, как будто держатся за них. Голову тянет к железу. Она обессилена в оранжевой шубке с воланами.

Две одинаковых рыжеватых гладких собаки неподвижно сидят одна за другой над оградой, как будто собака одна, но с двумя головами. Уши насторожены. Первая положила лапу на него, сторожит. Он перевалился через решётку, ноги свесились, а туловище и голова в затянутом капюшоне уткнулись в грязный снег.

3.10

– А ноги когда подвозили?

– В понедельник.

– Мне, знаете, сосисок пять штук.

– Вам каких?

– Молочных.

– А каких?

– Вот, оставьте. И вот всего такими же кусочками. Мне на солянку. Шейки.

– Сорок пять девяносто.

– Карбонатику тоже.

– А зачем он вам? Шинку возьмите.

– Шейку?

– Шинку. Вот шейка, а вот шинка.

– Давайте. Потом московской, там у вас полбатона лежит, мне половину.

– Полбатона?

– Нет, половину. Ой. Это мало. Ещё полбатона туда же положите. И краковской кружок.

– Всё?

– И в ваш пакет.

– Двести шестьдесят один тридцать.

– Спасибо.

– Спасибо вам.

– Спасибо.

– Спасибо.

3.11

– Мы сегодня идём тусоваться, я не знаю где. Ты с нами пойдёшь? Да, да, да.

Широко раскрыла глаз, вытащила соринку. Подвигала ресницами с кусочками туши, как бабочка крыльями.

3.12

Двое на скамейке, а третий перед ними на корточках – в чёрных кожаных куртках, и лица небритые тоже кажутся чёрными.

– Ты на свои волосы посмотри, и на мои волосы посмотри.

Дети хором:

– Па-ма-ги-те! Па-ма-ги-те! Па-ма-ги-те!

3.13

Дотягивается до домофона, шапка слезла на глаза:

– Мам, это я.

– Ну и чё?

– Я хочу домой, синего рейнджера взять.

3.14

– Вы за кого голосовали?

– Я… Ни за кого.

– А я ему сказала в глаза, я ему сказала в глаза, я ему сказала в глаза, и теперь он со мной не разговаривает.

Присел и снимает детей видеокамерой. Дети гуськом тянут на длинном ремне ледянку с самым младшим. С заднего плана подходят вплотную к отцу, проходят стройным шагом, молча поворачивая к нему лица.

Крупный молодой человек в зелёном костюме и белом галстуке идёт от учебного заведения, помахивает барсеткой, оглядывается на дорогу.

Двое сидят на бревне, двое стоят около бревна. Играют в карты с рубашкой в виде доллара. Им год или два после десяти, и табак они курят так, как люди старше курят марихуану: таинственно.

Обшлаги и воротник кожаного плаща заклепал алюминиевыми кружочками, на голове кожаная кепка. Внимательно смотрит на книгу входящего в трамвай, выглядывает название: «Фридрих Незнанский». Удовлетворен. Выходит вместе с матерью – крупной дамой, похожей на кассовый аппарат.

– Только целовацца, обнимацца и ебацца. Больше они ни на что не приспособлены.

– Да мы ещё не подъехали. Не ругайся.

– Мы квартиры получали, ремонтировали, детей воспитывали, высшее образование давали, а они ни на что не приспособлены.

На ней розовая шапка из синтетической неплотной шерсти. Выходит.

3.15

– Вещество, входящее в препарат, запатентовано, в других марках не встречается, – глаза опущены, смотрят на проспект лекарства. Его держит покупательница, глаза которой опущены тоже, но не смотрят, а слушают то, что говорит женщина в белом халате и с бледно-зелёными тенями на веках.

Стоит на мокрой плитке между рельсами, курит. Его рубашка в мелкую красно-белую клетку крепко застёгнута до горла. Прямоугольную сумку держит перед собой.

3.16

Она везёт перед собой плоскую коляску с близнецами, похожую на больничную широкую каталку. Близнецы лежат на спинах, подняв руки перед собой. Смотрит налево, смотрит направо, переходит дорогу.

Двое взрослых ведут между собой девочку в красной куртке и жёлтых колготках, держат её за поднятые руки, ножки бодро передвигаются. Над лужей девочку приподнимают и переносят бегом: ножки болтаются в воздухе. Потом опускают её, отпускают руки, и она идёт сама так же быстро.

3.17

Старательно прихорошившаяся, фирменного красного цвета, стоит возле такой же стойки: сигаретная рекламная акция. Плотные и густые чёрные кудри, блестят чёрные глаза. Никто не подходит. Зевает: сложенные пальцы тянутся ко рту, красивое лицо где съёживается, а где – растягивается.

3.18

Останавливается легковой автомобиль. Выходит водитель в рубашке, заправленной в джинсы. Выходит низенькая пожилая с морщинами, заполненными белой пудрой, и сухими губами, обозначенными помадой. Водитель открывает багажник, достаёт две сумки, сумку и пакет, ещё одну сумку, ставит к бордюру, закрывает багажник, уезжает. Она стоит, сложив руки на животе, и смотрит вперёд. Справа по дорожке подходит высокая с грубым лицом и самостоятельной причёской. Они разговаривают, высокая уходит в здание, а первая продолжает стоять и смотреть. Через несколько минут справа появляется сухощавый, но круглолицый и говорит:

– Можно брать?

– Можно, – отвечает низенькая пожилая в горбатой шапке.

Бросают с пятиэтажной крыши куски гнутого кровельного железа и рваного толя вниз, в контейнер. Они продираются через ветки дерева и попадают с грохотом.

Старушка в фиолетовой шапке и оранжевой юбке из-под старо-коричневой куртки переходит дорогу, останавливая автобус поднятой клюкой. Подходит к дверям, но автобус трогается дальше.

3.19

Мужчина откусывает от ромовой бабы, ставит бутылку можайского молока на прилавок молочного киоска. Положил сдачу в карман, идёт к своей машине.

Разноцветные тёмные шнурки, короткие, длинные и очень длинные, свисают по стене киоска. Ряд стелек. Она сидит в глубине, на стуле, покрыв ноги одеялом и положив руки на колени. В платке – многовековое ассирийское лицо, с полными молчания глазами. Приёмник очень громко транслирует бесхитростную блатную музыку. В трёх кварталах от неё в таком же киоске стоит старый человек в кепке с такими же глазами.

Растянутыми московскими ленивыми голосами:

– А што это за мелодия?

– Маё сердце астанавилось, – берёт телефон на поводке, подносит под кепку.

– Девки, бабы! – и врассыпную, и проснулась суета. Как ветром сдувает и ту, что стояла над десятком покрытых плёнкой ящиков и кричала «Клубника, клубника, свежая клубника!», и ту старую, с пакетами перемешанной с морковью квашеной капустой, и ту, что в синем платке. Она отходит последней, затолкав красный пластмассовый ящик под колбасный фургон, к таким же ящикам. Через минуту по опустевшему месту проходит милиционер с картонной коробкой в руках. Делает полукрюк в сторону двух таких же, как у него, коробок, стоящих на земле кое-как, но они пусты.

3.20